Российская
Шахматная
Федерация
Скачать шахматы бесплатно
19 Сентября 2012

Ботвинник – каким он был

Ольга Фиошкина вспоминает своего отца – шестого чемпиона мира по шахматам. Фрагмент из книги «М.М. Ботвинник в воспоминаниях современников» (Москва 2012, автор-составитель В.А. Полоудин)

Город Молотов

Я родилась весной 1942 года на Урале, в эвакуации, в Перми, точнее, в Молотове. Так в честь сталинского министра иностранных дел называлась тогда Пермь. Вообще-то я в ранние годы считала, что изначально Молотов – это название моего родного города, а Вячеслав Михайлович, наверное, тоже в Молотове родился и поэтому взял себе такую партийную кличку.

В город Молотов перед блокадой был эвакуирован Ленинградский театр оперы и балета имени С.М.Кирова (бывший Мариинский), где работала моя мама Гаянэ Давидовна. После окончания балетного училища мама была принята в труппу Театра оперы и балета имени Кирова и танцевала в балетах «Красный мак», «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Конек-Горбунок», «Сольвейг».

Отца на фронт не взяли из-за уже тогда очень слабого зрения, и 19 августа 1941 года он эвакуировался вместе с мамой. По пути над поездом кружил фашистский самолет. Но бомбы сбросил не на поезд, а на ближайшую станцию. А меня в детстве, по непонятной мне тогда причине, охватывала тоска, когда я слышала гул пролетающего самолета.

Через месяц, 17 сентября старший брат отца Исаак Моисеевич Ботвинник погиб в «истребительном батальоне» под Ленинградом, в деревне Петрославянка. Он был убит осколком бомбы.

В Молотове мы жили в общежитии Кировского театра. В комнате нас было, не считая меня, шестеро: мои родители, бабушка (папина мама) Серафима Самойловна, папина сестра по отцу тетя Маруся, жена маминого брата тетя Лена и моя няня. Я сначала спала в бельевой корзинке, потом мастер из электротехнической лаборатории Молотовэнерго, где работал папа, сварил мне кроватку из ломаной, найденной на свалке детской кроватки.

Мама после декретного отпуска, который тогда был совсем коротким, работала в местном театре, выезжала с концертной бригадой в госпитали.

Мужья моих тетушек Георгий Давидович Ананов и Дмитрий Михайлович Васильев были на фронте. Вернулись с войны, слава Богу, живыми, хотя шансов было мало: дядя Юра выходил из окружения, дядя Дима был сапером.

Тетушки всю жизнь очень любили меня. Наверное, потому, что я была спокойным ребенком, и они на работу шли выспавшимися. Тетя Лена вспоминала, как меняла на базаре водочные, табачные, а порой и хлебные карточки на морковку, чтобы выжимать мне из этой морковки сок. Как-то ее направили на работу в колхоз – оттуда она привезла огромное богатство: целый рюкзак моркови (других витаминов тогда не было). Когда в пять лет я увидела первый в жизни помидор, то есть его категорически отказалась, чем очень огорчила маму. Даже теперь помню блюдечко с красной каемочкой, на котором тот помидор лежал, и как мама меня уговаривала: «Помидорчик обидится!». Часть хлеба, полученного на рабочие карточки, меняли на картошку. У отца была пишущая машинка, купленная до войны на призовые деньги в Англии – ее тоже, как шутили в семье, «съела» я.

Еще одно мое тогдашнее «преступление» – я порвала папины права, каким-то образом попавшие в мои руки. Права он получил, когда после победы во 2-м Московском международном турнире 1935 года с участием Ласкера, Капабланки и Флора (с которым Ботвинник разделил 1-е место) нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе подарил ему автомобиль «газик».

Вскоре движение «газиков» в Москве и Ленинграде было запрещено, и «газик» обменяли на «эмку». По отзывам родственников, папа неплохо управлял машиной и даже научил водительскому искусству дядю Юру – маминого младшего брата. Когда началась война, папа отдал машину в фонд обороны. (В фонд обороны он отдал также килограмм золота. Его отец, зубной техник, перед революцией покупал золото и, уходя из семьи, оставил это золото бывшей жене. Бабушка 21 год прятала его в старом умывальнике.) Права, порванные мной, так и не были восстановлены. После войны зрение отца ухудшилось настолько, что шансов получить права у него уже не было. Ездил он только с водителем, но всегда внимательно следил за дорогой.


Победа

В 1944 году по вызову наркома электростанций Дмитрия Георгиевича Жимерина, который оказался болельщиком Ботвинника, наша семья переехала в Москву, в двухкомнатную квартиру в доме Министерства электростанций на Первой Мещанской улице (ныне Проспект Мира). Родители вспоминали, что я, когда увидела такую роскошь, очень обрадовалась: «Ой, комнатка!» Потом побежала дальше: «Ой, еще комнатка!!!» В этой квартире мы жили 15 лет. Первое впечатление от нее сохранилось надолго. Мне она и потом казалась вызывающе роскошной, поскольку все мои школьные друзья жили в коммуналках, а некоторые к тому же и в полуподвалах.

Конечно, самым ярким воспоминанием раннего детства был День Победы. Среди ночи в доме напротив зажгли свет и танцевали от счастья. Салют со скрещенными на небе в виде решетки лучами прожекторов. Прожектора остались от противовоздушной обороны. Таких красивых салютов теперь не бывает! То есть, конечно, нынешние фейерверки очень красивые. Но те были лучше!

Окончилась война. Возвращались оставшиеся в живых родные и друзья. Помню, как к нам приехал Максим Игнатьевич Серебрянский, приемный сын друга отца Самуила Осиповича Вайнштейна, погибшего от голода в блокаду в январе 42-го. Он был в военной форме, я его побаиваюсь, мне объясняют: «Дядя Мака немцев бил!»

Летом 1945 года, перед известным радио-матчем СССР – США мы отдыхали на даче наших друзей в Малаховке. Мне было три года, и папа, как можно понять из фотографии, пытался показать мне что-то про шахматы. Не думаю, что он учил меня тогда играть: сам он научился играть в двенадцать лет, и, возможно, поэтому считал, что приобщать ребенка к шахматам в раннем возрасте – это ненужная травма для его нервной системы, тем более, если сам ребенок интереса не проявляет.

Вот на беговые лыжи отец меня поставил еще в дошкольном возрасте, и это мне сразу понравилось. Лыжи и у него, и у меня были по тем временам самые лучшие, поскольку покупал он их в «спортснабе», где экипировались наши олимпийцы. На таких лыжах несложно было успешно выступать в школьных соревнованиях!

В те годы популярность шахмат и Ботвинника была огромной. Лично мне она осложняла жизнь: услышав фамилию, все сразу интересовались, не дочь ли того самого. А я хоть и не могла «отвертеться» от участия в школьных шахматных соревнованиях, но проигрывала сразу, и никакого желания совершенствоваться у меня не возникало.

Шахматная тема преследовала меня постоянно. Например, в пятом, кажется, классе у нас один год училась девочка по фамилии Смыслова. У всех в памяти был матч Ботвинник – Смыслов 1954 года. Одноклассники много и зачастую не очень остроумно шутили по этому поводу.

А когда в 1957 году папа проиграл матч Смыслову, мне пересказали байку, что Ботвинник специально поддался, поскольку выдал дочку замуж за Смыслова. Дома от души смеялись, поскольку мне было тогда 15 лет!

В 1946 году в голландском городе Гронингене состоялся большой международный турнир. В советскую делегацию входили Ботвинник, Смыслов, Болеславский, Котов, Флор и, в качестве руководителя, мастер Вересов, который, как я узнала много лет спустя, в довоенном Минске учил играть в шахматы Юлия Яковлевича Ботвинника, двоюродного брата моего отца.

Папе разрешили взять с собой маму и меня. Ехали мы в поезде. Я придумала себе обязанность искать портфель рассеянного Вересова и возвращать ему. Портфель свой Вересов забывал везде и постоянно, а в нем находились все общественные деньги. Очень нравился мне 25-летний высокий, рыжеволосый Василий Васильевич Смыслов. Он же был ко мне ближе всех по возрасту!

Через много-много лет, в торжественной обстановке празднования 80-летнего юбилея Василия Васильевича, я прочитала юбиляру поздравительный стишок, развеселивший всех собравшихся:

Свиданье было неслучайным,
Но я была совсем мала –
С тех пор невысказанной тайной
Любовь мне на душу легла.

Прошли года, а Вы все тот же!
И я могу признаться всем:
Любила Вас. Любовь, быть может,
В душе угасла не совсем.

Ехали мы долго. В Голландии тоже было интересно – непривычного вида дома и, в особенности, деревянные башмаки. Мне подарили потрясающую куклу – шагающего мальчика в деревянных башмаках. К сожалению, довольно скоро мы ее передарили какому-то малышу.

Помню закрытие турнира. Победителю надели венок из красивых листьев и цветов. В турнире участвовали 20 гроссмейстеров. Папа набрал 14,5 очков, опередив экс-чемпиона мира М. Эйве. На третьем месте оказался мой тогдашний кумир В. Смыслов.

В 1948-м году состоялся матч-турнир на первенство мира. Первая половина его проходила в Голландии, вторая - в Москве. Тогда я во второй и последний (по меньшей мере, до сих пор) раз побывала в Голландии. Участниками были Ботвинник, Смыслов, Керес (все - СССР), Решевский (США) и Эйве (Голландия). Именно в таком порядке распределились места.

Помню закрытие, лавровый венок, огромное количество поздравительных телеграмм. Но лучше всего запомнился журнал «Крокодил». Там был смешной рисунок: впереди мчится Ботвинник, за ним бегут Смыслов и Керес, Решевский плетется, а Эйве робко выглядывает из-за угла. И стишок:

Гремит «Ура» в честь лидера турнира –
Соперников Ботвинник победил!
И шлют привет свой чемпиону мира
И Ферзь, и Конь, и Слон, и «Крокодил».

Кавычек у Крокодила я по малолетству не замечала и считала, что привет шлет самый настоящий крокодил. Это мне особенно нравилось! Сувениров всяческих тоже была масса. Их практически не осталось, поскольку лишних вещей в доме папа не любил.

Здесь изображены все пять участников, фактически принимавших участие в матче-турнире на первенство мира. Рыцари под знаменами СССР – Михаил Ботвинник, Пауль Керес и Василий Смыслов, голландец Макс Эйве, забаррикадировавшийся в башне-ладье, и американец Самуил Решевский. В колеснице, влекомой слоном и конем, есть намек на второго американца Ройбена Файна, который не смог приехать на турнир по семейным обстоятельствам.

Еще один, не менее интересный шарж, посвященный этому турниру.

На этом шарже изображения тех же пяти участников размещены по ходу часовой стрелки. Это Эйве, Решевский, Ботвинник, Керес, Смыслов. А шестой участник – Файн, не приехавший на турнир по семейным обстоятельствам, отмечен знаком вопроса в виде шахматного коня.

До Ботвинника титул чемпиона мира был собственностью Чемпиона. Он имел право выбирать себе соперника в борьбе за шахматную корону, назначать размер приза, диктовать условия проведения матча. Ботвинник, став чемпионом мира, сломал этот установившийся порядок. Он разработал систему зональных и межзональных претендентских матчей, позволившую выявлять претендента на титул чемпиона из числа сильнейших шахматистов мира. Матч между чемпионом мира и претендентом из 24 партий должен был проводиться каждые три года. В случае ничейного исхода матча чемпион сохранял свое звание, в случае поражения имел право на матч-реванш через год. Эти правила были приняты на конгрессе Международной шахматной федерации (принятая французская аббревиатура – ФИДЕ) в июле 1949 года.

После завоевания звания чемпиона мира Ботвинник вернулся к интенсивным занятиям электротехникой. В те годы он работал в техническом отделе Министерства электростанций и руководил группой сотрудников в Центральной научно-исследовательской электротехнической лаборатории (впоследствии преобразованной в НИИ Электроэнергетики). Там он работал над системой управления генератором электрической энергии, позволяющей оптимизировать передачу энергии на дальние расстояния при больших фазовых углах между электродвижущей силой статора генератора и напряжением сети. Решение этой задачи требовало экспериментального моделирования, что, в свою очередь, требовало немалой изобретательности, т.к. проведение такого эксперимента сразу в реальной энергосистеме могло бы привести к порче оборудования. Однако все трудности были преодолены, и докторская диссертация была подготовлена. Вторым мероприятием, также потребовавшим полной отдачи, было строительство дачи на Николиной Горе…

Первым в истории шахмат претендентом на звание чемпиона мира по новым правилам ФИДЕ стал советский гроссмейстер Давид Ионович Бронштейн. Матч состоялся весной 1951 года.

По-видимому, из-за перерыва в занятиях практическими шахматами матч с Бронштейном потребовал от папы большого напряжения. Но ему удалось свести матч к ничьей и сохранить звание чемпиона мира. А в конце июня того же 1951 года состоялась защита докторской диссертации.

Следующим претендентом весной 1954 года стал давний соперник - советский гроссмейстер Василий Васильевич Смыслов. «Талант его универсален и исключителен. Он принимал решения, поражавшие своей глубиной. Спортивный характер – отменный, здоровье то, что нужно для тяжелых шахматных боев. Виртуозное мастерство в эндшпиле», – так писал впоследствии Ботвинник о своем многолетнем конкуренте… Этот матч тоже закончился вничью, и папа вновь сохранил звание чемпиона мира.

В.В. Смыслов стал претендентом и через три года, в 1956 году. Этот матч папа проиграл со счетом 9,5:12,5. «Матч в целом показал мою неподготовленность», – такую оценку он дал игре во втором матче со Смысловым в своих воспоминаниях.

В течение двух месяцев экс-чемпион анализировал ошибки и решал, есть ли надежда выиграть матч-реванш, надо ли его играть. Друзья Вячеслав Васильевич Рагозин и Борис Федорович Подцероб убеждали играть. Однако были и другие мнения, и даже давление. Но Ботвинник принял решение и отправил официальную телеграмму президенту ФИДЕ.

Он хорошо подготовился и выиграл матч-реванш в 1958 году, почти с тем же счетом, с каким проиграл предшествующий матч: 12,5:10,5. И вернул себе звание чемпиона мира. В общий счет лет этот матч, так же как и все другие матчи-реванши, не вошел.

Поэтому очередной матч на первенство мира состоялся в 1960 году, через три года после первого матча. На этот раз в качестве претендента выступил молодой талантливый рижанин Михаил Нехемьевич Таль. По словам Ботвинника, «Таль в этом матче был сильнее своего партнера и заслуженно победил» со счетом 12,5:8,5.

В этот момент ФИДЕ приняла «антиботвинниковский закон» – отменила матч-реванш. Поскольку закон не имеет обратной силы, право на матч-реванш Ботвинник – Таль сохранялось. Ботвинник этим правом воспользовался и в тяжелой борьбе выиграл у молодого соперника с перевесом 5 (пять!) очков.

В 1963 году очередным претендентом на звание чемпиона мира по шахматам стал опять же представитель советской шахматной школы, гроссмейстер Тигран Вартанович Петросян. Этот матч папа проиграл со счетом 9,5:12,5 и больше за звание чемпиона мира не боролся. Хотя он, как экс-чемпион мира, автоматически попадал в следующий матч-турнир претендентов, правом этим не воспользовался. Ему было 52 года.

В шахматных соревнованиях он выступал еще семь лет.

Почему он, несмотря на всю свою целеустремленность, отказался от борьбы за мировое первенство? По-моему, он просто перестал видеть смысл этой борьбы для себя. В своей книге «У цели» он откровенно написал: «Гора свалилась с плеч – с борьбой за первенство мира покончено».

У него была масса интересных дел в электротехнике: с весны 1964 года группа была реорганизована в лабораторию, где был доработан асинхронизированный синхронный двигатель, создана управляемая машина переменного тока. Но главное, что определило его научный интерес на всю оставшуюся жизнь – это поиск алгоритма игры в шахматы.


Каким он был

Он был, как американцы говорят, «self-made man» (человек, сам себя сделавший).

Он был очень целеустремленным человеком и, может быть, поэтому был непритязателен в быту. Как я уже говорила, терпеть не мог ничего лишнего: «Если мне эта вещь не понадобилась в течение пяти лет, значит, она мне вообще не понадобится. Значит, ее надо выбросить». Хотя, разумеется, были памятные вещи, к которым он был очень привязан.

Цели он ставил себе постоянно. И шел к ним. «Ты не умеешь выделять главное», – часто слышали члены семьи. Или: «Чем отличается человек от животного? Тем, что может накапливать опыт!» До 52 лет его главной целью было мировое шахматное первенство, хотя и электроэнергетику он не оставлял. Потом главной целью стало создание компьютерной программы, играющей по тем же правилам, по которым мыслит гроссмейстер. Через несколько лет к этой цели присоединилось создание программы управления экономикой на тех же принципах, что и шахматная программа. Подразумевалось, что программа будет универсальной, пригодной для систем разного объема и любого общественного строя и нацеленной на оптимизацию прибыли. Здесь надо отметить, что Ботвиннику удалось создать такую программу, ориентированную на определение оптимального графика ремонта электростанций энергосистемы, и она хорошо себя зарекомендовала на практике.

В 60 лет он перестал участвовать в шахматных соревнованиях вообще, объяснив это тем, что красивых партий больше не создаст, а «шлепать фигурами по доске» не хочет.

Он организовал детскую шахматную школу, через которую прошли и Карпов, и Каспаров, и Крамник, и многие другие.

За красивые классические шахматы, против безудержной коммерциализации шахмат Ботвинник боролся буквально до последнего дня. А поскольку характер имел крутой, бескомпромиссный, то в этой борьбе нажил немало врагов.

К вопросу о коммерциализации шахмат. Деньги Ботвинник зарабатывал по тем временам неплохие. Победитель матча на первенство мира по шахматам получал тогда приз 20 тыс. руб. (В деньгах 1947-1961 года, после 1961 года и до «перестройки» эквивалентом этому были 2 тыс. руб.) Побежденный получал 12 тыс. руб. Конечно, это несравнимо с тем, сколько получают нынешние чемпионы. Но в те времена все спортсмены львиную долю призов, полученных в международных соревнованиях, сдавали в госбюджет. И на эти деньги спорт развивался, росла молодая смена. Спортивные школы процветали, юные спортсмены не зависели от материального благосостояния родителей или каприза спонсоров. И сколько было замечательных побед наших спортсменов! И сколько было олимпийских медалей! И наши шахматисты десятилетиями удерживали мировое первенство!

Ботвинник, как честный член партии (без всяких кавычек!), все, что было положено отдавать государству из заработков за рубежом, отдавал без всякого сожаления.

Как всякий человек, он старался заработать побольше, но деньги всегда были для него средством, а не целью.

Я тоже была приучена к финансовой дисциплине. В младших классах папа выдавал мне рубль в день (в ценах до 61-го года). На эту сумму я должна была купить в школьном буфете два пирожка с повидлом и стакан чая. Я пирожков не любила, деньги на них не тратила, а по пути домой покупала эскимо без шоколада за 43 копейки и стакан газировки с сиропом за 36 копеек. 21 копейка оставалась на будущее. В студенческие годы я не получала стипендии (она составляла тогда 30 рублей), поскольку у нас в МЭИ платили стипендию только студентам из малообеспеченных семей, и отец давал мне 20 рублей в месяц на расходы и 7 рублей на единый проездной билет. И мне никогда не приходило в голову превысить эту сумму и попросить денег дополнительно. Справедливость требует отметить, что одежду и обувь отец мне привозил из-за границы.

Роскошь – понятие относительное. На Проспекте Мира мы жили в «сталинском» доме, в двухкомнатной квартире с высокими потолками. Однако жили мы там впятером: мои родители, тяжелобольная бабушка, няня и я. Был один большой стол, за которым и обедали, и я делала уроки, и папа анализировал шахматные партии. Когда стол был занят, он ставил шахматную доску на ящик для белья в ванной.

Как-то я прочла слова Спасского, что шахматисты раньше мало зарабатывали, потому что Ботвинник считал, что у шахматиста должна быть еще одна специальность. Это, конечно, не так, хотя у самого Ботвинника была «запасная» профессия – электротехника: он был доктором технических наук, и среди коллег его работы пользуются уважением. Профессор Сыромятников говаривал: «Как жаль, что такой замечательный специалист по электроэнергетике отвлекается на шахматы!» Тем не менее, папа писал статьи, где доказывал, что шахматы – не только спортивная игра, но и искусство, что шахматам, как и игре на музыкальном инструменте, люди могут и должны посвящать себя профессионально.

В достаточно раннем возрасте я поняла, что у меня очень строгий папа. Меня это, конечно, не радовало. В четыре года мне захотелось читать самой. Поддержки я не нашла – папа считал, что рано. Я нашла выход. У нас была телефонная книжка. На каждой странице была какая-нибудь буква. И я стала приставать к взрослым: «Это какая буква?» Чтобы я отвязалась, проще было сказать. Так я научилась читать. И наступил «гнет цензуры» – папа проверял все мои книжки: «Эта книжка не на тебя рассчитана! И эта – не на тебя!» Это было еще полбеды. Хуже стало, когда я подросла, и папа стал отбирать у меня любимые книжки: «Хватит читать сказки! Читай классику!» И я стала читать все, что было в шкафу – том за томом.

«Придирался» он ко мне постоянно: «Не смотри близко. От тетрадки до глаз должно быть 30 сантиметров. Ближе смотреть нельзя, а то испортишь зрение, как я!» И выкладывал мне на столе горку из книжек высотой 30 сантиметров, чтобы я голову ниже не опускала. Зрение я не испортила. Отцу благодарна, хотя, честно говоря, не знаю, что сыграло роль – его опека или хорошая наследственность по зрению со стороны мамы.

Когда мне исполнилось семь лет, папа посмотрел, как расположены близлежащие женские школы (после войны до 1954-го года было раздельное обучение мальчиков и девочек), и выбрал не ближайшую к дому, а ту, у которой был большой и зеленый школьный двор. Я не жалею. Школа № 235 была хорошая.

Мои друзья относились к отцу с большой симпатией. Он держался с ними демократично, шутил, рассказывал анекдоты. Учил не оставлять ничего на тарелке и даже вылизывать. Делал это так: «Посмотри, что там в углу, на потолке!» – и вылизывал тарелку. Мои школьные друзья Люся и Шурик до сих пор говорят, что следуют этому примеру Михаила Моисеевича!

В пятом классе мне хватило нахальства показать родителям свои вирши, «посвященные» школьной учительнице:

В пятом «Б» училка есть, звать ее Галина –
Черная, лохматая – ну и образина!

И т.д. в том же стиле.

Получила такой нагоняй, что желание заниматься творческой деятельностью пропало надолго!

Папа любил ходить на байдарке. Сначала у него был трехместный «Луч», потом двухместная «Колибри». Стандартный маршрут его был – вниз по Москве-реке от Звенигорода до моста около Успенского. Особенно любил он проводить на байдарке свой день рождения 17 августа. В июле 1963-го сотрудники его лаборатории пригласили его и меня принять участие в байдарочном походе по Угре (от станции Угра до Юхнова). От похода получили огромное удовольствие все, кроме двадцатилетнего брата одной из сотрудниц. Тот жаловался: «Хочется посидеть, отдохнуть. А Михаил Моисеевич все время что-нибудь делает. Неудобно. Приходится с ним идти за дровами или посуду мыть».

Таким же он был и дома. Никакая работа не казалась ему недостойной. Регулярно мыл посуду. Занимался с внуками, которых тоже постоянно приучал к труду.

Папа очень любил петь. У него был приятный баритон и отличный слух.

А исполнял он русские народные песни: «Едет, едет, едет к ней, едет к любушке своей» (Ямщицкая), «Очаровательные глазки, очаровали вы меня», романсы: «Веселья час и боль разлуки хочу делить с тобой всегда», «Блоху», «Минует печальное время» и другие. Любил также он петь арии из «Травиаты», «Риголетто», «Севильского цирюльника». Очень жаль, что не догадались мы записать его пение.

Он любил шутки, хорошо рассказывал анекдоты и смешные истории из жизни. Была у него целая серия «анекдотов от Гришки Рабиновича» – так звали его друга детства.

Один анекдот Михаил Моисеевич породил сам. В сборник «Еврейские анекдоты», изданный примерно в 2000 году, вошел подлинный случай из жизни, который он мне рассказывал:

В каком-то интервью его спросили, как он относится к тому, что Каспаров поменял папину еврейскую фамилию Вайнштейн на мамину армянскую. Ботвинник ответил:

– Не одобряю. Я же не поменял папину фамилию на мамину!

– А какая фамилия была у Вашей мамы?

– Рабинович!

Он много помогал близким, а порой и посторонним людям. Но он помогал человеку только в том случае, если считал, что человек этой помощи достоин. Много лет он опекал вторую семью своего отца, умершего перед войной, и семью погибшего на фронте брата. Привозил необходимые лекарства из-за рубежа даже малознакомым людям. Но если считал, что человек просто «морочит ему голову», не помогал никогда.

Сорок пять лет папа практически все свободное время проводил на даче. Сказать «отдыхал» язык не поворачивается. День его начинался с зарядки и наполнен был работой – не умственной, так физической. Зазорным для себя он не считал ни переключение воды в водопроводном колодце, ни стояние в очереди за продуктами, ни домашние хлопоты. Все это он делал без малейшего насилия над собой, скорее – с удовольствием.


Дача

Впервые на Николину Гору я попала весной 1949 года. Мне было 7 лет. Папа, год назад ставший первым советским чемпионом мира по шахматам, добивался разрешения построить здесь дачу. Мотивировал он свою просьбу предоставить участок на Николиной Горе необходимостью хороших условий подготовки к шахматным соревнованиям и желанием поправить здоровье матери, жены и дочки.

Главное, что запомнилось мне от первого приезда на Николину Гору – это необыкновенно красивые, немного напоминающие коротенькие тюльпаны, пушистые фиолетовые цветы с пушистыми же листьями. Позднее я узнала, что их правильное название – «сон-трава». Они ковром росли в светлом сосновом лесу около памятника.

Цветов тех – сон-травы – давно нет в помине. Они исчезли до того, как возникло экологическое движение и появилось словосочетание «растение, занесенное в Красную книгу». По весне их собирали огромными букетами. Наверное, это сыграло свою роль в их исчезновении. А главное – экология Николиной Горы изменилась далеко не в лучшую сторону.

Самого памятника тогда не было. На могиле неизвестных солдат и ополченцев, погибших в 1941 году при обороне Москвы, стоял деревянный крест, увенчанный пятиконечной звездой. Фотографии того креста не сохранились.

Памятник был сооружен через несколько лет. Он тогда не был зажат дачами «новых русских» за глухими заборами, а горделиво возвышался на холме среди леса. Его легко можно было разглядеть с любой точки. Думаю, что все тогдашние школьники помнят наизусть строки Наталии Петровны Кончаловской, отлитые на чугунной плите:

Бойцы-защитники столицы,
Вы жизнь отдали в грозный час.
Так пусть навеки сохранится
Здесь память светлая о вас.

И полные горячей веры
В победу мирного труда,
Мы – комсомольцы, пионеры,
Вас не забудем никогда!

Такое вот было ненавязчивое патриотическое воспитание. Мы и не забываем. К памятнику приводили детей. Теперь приводим внуков.

Все, что касалось дачи, папа знал досконально. Он сам спроектировал дом (не воспользовавшись предложенным типовым проектом!); сделал на миллиметровке все чертежи; заказал в Карелии сруб, нанял плотников, руководил строительством. Помню, как мы с этой бригадой торжественно отмечали окончание строительства. Стол накрыли на участке перед домом.

На строительство дачи был потрачен приз за мировое первенство. Денег не хватило – взял взаймы у маминых родственников. Постепенно создавал в доме уют, приобретал мебель, бытовую технику. Следил за состоянием дома.

Регулярно проверял состояние чердака и подпола. Не забывал вовремя утеплять фундамент, открывать и закрывать продухи.

Папа ежегодно весной и осенью проверял водопроводный колодец в нашем просеке. И вот однажды, когда он в очередной раз в стареньком фланелевом спортивном костюме спускался в колодец, к нему подошел недавно поселившийся на нашем 8-м Поперечном просеке помощник Л.И. Брежнева Александров-Агентов и сказал: «Когда Вы здесь закончите, зайдите, пожалуйста, ко мне посмотреть кран!» Ответом было: «Посмотреть могу, хотя я вообще-то не водопроводчик!» После такого своеобразного знакомства они часто вместе прогуливались.

Все бытовые приборы выбирал и покупал сам. Всю домашнюю технику, тщательно продумав, привозил из-за границы – именно такую, как задумывал. Соседи по даче ходили к нему консультироваться по вопросам отопления и бытовой техники. Домашние приборы, пока окончательно не потерял зрение, чинил сам. Из зарубежных поездок всегда привозил технические новинки. По-моему, в 1958 году, после выступления на фирме Siemens привез подаренное ему там «kleine radio». Это «маленькое радио» представляло собой неподъемный ламповый приемник с проигрывателем, по тем временам – самый современный, позволявший слушать «вражьи голоса»! (До этого у нас в Москве был репродуктор (радиоточка), а на даче – приемник «Москвич»). Через несколько лет отец привез уже транзисторный приемник, который слушал на даче всю оставшуюся жизнь. На даче «вражьи голоса» были слышнее: в Москве мешали «глушилки». Больше других любил Би-Би-Си как самую объективную, с его точки зрения, радиостанцию. Иногда приходил слушать Би-Би-Си старый дипломат, узник сталинских лагерей Евгений Владимирович Рубинин. Он дружил с моим отцом много лет.

Как-то я спросила Евгения Владимировича: «Так ли развивается общество, как это предсказывали классики марксизма-ленинизма?» «Нет, не так», – медленно проговорил Рубинин. «А как Вы это объясняете?» «Я не объясняю. Я наблюдаю», – последовал ответ.

Мой восторг по поводу перестройки отец сразу охладил словами: «Вы все думаете, что у нас будет капитализм, как в развитых странах. А этого не будет. Будет капитализм, как в Латинской Америке». Из партии он не вышел. Говорил: «Странная моя судьба. При советской власти считали ревизионистом. Теперь – сталинистом. А я сам по себе. У меня своя голова есть».

Из поездок на зарубежные соревнования Михаил Моисеевич привозил на любимую дачу экзотические по тем временам технические новинки: отопительный котел на дизельном топливе, стиральную и посудомоечную машину, гладильный аппарат. Всю эту технику он эксплуатировал лично, знал все ее слабые места, умел устранять неисправности, следил за соблюдением техники безопасности, любил демонстрировать гостям. Смотреть на работу котла никологорцы приходили, как на экскурсию. Система управления котлом была выбрана самая лучшая, и соседи, надумав сделать что-то подобное, консультировались.

Меня он тоже приучал к делу. Помню году в 51-м (мне было лет девять-десять) мы вместе делали дорожку: вырезали траву, делали бордюр, посыпали песком. Еще раньше он научил меня мастерить «жучка» вместо сгоревшей пробки электрического предохранителя. Объяснял, что проволочку надо взять достаточно тонкую, чтобы в случае короткого замыкания она сгорела, как в настоящем предохранителе, но и не совсем тонкую, чтобы не сгорела сразу. Таким образом «жучок» получался безопасным и надежным!

В первые годы жизни на Николиной Горе папа любил бегать на лыжах. Помню, как он ходил на лыжах в лес с Вячеславом Васильевичем Рагозиным, с которым играл тренировочные партии на даче.

В молодости он любил ездить на велосипеде. На Николиной Горе у него велосипеда не было, но купив велосипед мне, он проехал на нем весь путь от станции Перхушково до дачи.

Удивлял всех, до самых преклонных лет делая «угол», опершись предплечьями на два стоящие рядом кресла.

Ему было за 60, когда он привез из-за границы мечту своего детства – финские сани. На них стал ездить в поселковый магазин за молоком и сметаной. Иногда катал на этих санях внуков. Молоко тогда продавалось натуральное, разливное, и он брал две трехлитровые банки – на всю семью.

Где-то на рубеже 50-х и 60-х папа был, как мне помнится, председателем правления РАНИС (возможно, членом правления). В то время из лагерей возвращались владельцы дачных участков, ставшие жертвами репрессий. Их дачи были заняты. Каждый случай требовал индивидуального подхода. Все эти вопросы решались на правлении.

Папа очень любил Николину Гору. С 1950 года он готовился здесь ко всем соревнованиям. Сюда приезжал и во время соревнований. Однажды чуть не поплатился за эту привычку во время матча на первенство мира с Д.И. Бронштейном весной 1951 года. Вместо современного каменного моста с чугунными решетками в те времена через Москву-реку был перекинут хлипкий деревянный мостик. Уровень паводка тогда не регулировался, и каждую весну, в половодье, если мостик не успевали разобрать, его уносила река, широко разливавшаяся до подножья горы. Переправу с помощью парома наводили не сразу. И вот как раз перед очередной партией мост унесло, и если бы не случайный лодочник, папа опоздал бы на партию, и ему было бы засчитано поражение.

Мои родители поженились в 1935 году. Моя мама, Гаянэ Давидовна Ботвинник (урожденная Ананова) окончила знаменитое Ленинградское балетное училище, была ученицей А.Я. Вагановой. Начала свой профессиональный путь в Мариинском театре. Во время Великой Отечественной войны эвакуировалась с театром в Пермь. С 1944 года, после возвращения в Москву, до выхода на пенсию танцевала в Большом театре. Сольных номеров у нее было немного: танец в таверне во втором действии оперы «Кармен», «двоечка» в «Лебедином озере», в «Дон Кихоте». Балет она любила беззаветно. Она была исключительно доброй, мягкой, самоотверженной.

По общему мнению всех людей, знавших мою маму, это действительно так. Моя мама дружила со всеми соседками: писательницей Антониной Дмитриевной Коптяевой, женой писателя Федора Ивановича Парфенова, которая дарила ей все свои книги; Кларой Арнольдовной, женой Тихона Николаевича Хренникова, с которой вместе гуляли с внуками; Лорианой Донатовной Виноградовой, Юлией Андреевной Туполевой, Екатериной Ивановной Данченко. С Натальей Петровной Кончаловской они вместе водили внуков в детскую группу.

Николай Николаевич Асеев на подаренном моей маме сборнике своих стихов надписал:

Прекраснейшая Гаянэ,
Гаянэ Давидовна!
Таких, как Вы, ни на Луне,
Ни на Земле не видано.

Такая Вы одна и есть –
Красивая и скромная,
И эти строки Вам – не лесть,
А правда безусловная!

Моей мамочки нет на свете уже более четверти века. Но до сих пор, стоит встретить на Николиной Горе кого-то из соседей, знавших ее, слышу только восторженные слова в ее адрес.

Она очень любила танцы во всех видах. Поскольку у меня особого желания танцевать не было, она ставила танцевальные номера для школьных утренников моим одноклассницам, а спустя много лет – одноклассникам внука Юры.

Внуков очень любила и четырнадцать лет, с тех пор, как родился старший внук, все свое время посвящала им. В выходные и на каникулах бабушка с дедушкой брали внуков на дачу, с года до двух с половиной лет у бабушки с дедушкой жила внучка Лена, болели дети в детсадовском возрасте тоже «на Фрунзенской». Бабушка водила детей в поликлинику. Бабушка водила детей на каток. Бабушка приезжала к нам с готовым обедом и кормила детей после школы. Ярким воспоминанием для внуков осталась поездка с дедушкой, бабушкой и ребятами из детской шахматной школы в пионерлагерь «Орленок».

Мама сыграла большую роль в становлении папы как шахматиста экстра-класса. Она обеспечивала все условия для спокойных занятий шахматами, готовила ему черносмородиновый морс, который он брал с собой на партию, всего не перечислить.

По характеру они были абсолютно противоположными, но всегда служили опорой друг другу. Прожили вместе полвека…

В конце апреля 95-го, за неделю до смерти, почувствовав, что не поправится, Михаил Моисеевич с грустью сказал: «С дачей не простился». 30 апреля наступило некоторое улучшение, и он нашел в себе силы поехать на дачу в последний раз. Через день сам понял, что состояние ухудшается, и сказал, что надо возвращаться. Сидя в машине, покидавшей участок, тихо сказал: «Прощай, милая дача!» Через три дня, 5 мая, его не стало.




По вопросам приобретения книги обращаться в книжный киоск при ЦДШ (Гоголевский бульвар, 14) или по электронной почте polva40@mail.ru


Автор-составитель – Полоудин Виталий Александрович, кандидат педагогических наук, кандидат в мастера спорта по шахматам. На общественных началах дистанционно обучает шахматной игре школьников с поражением опорно-двигательного аппарата, для чего создал сайт, зарегистрированный в Рособразовании http://chess-school2008.narod.ru

Книга «М.М. Ботвинник в воспоминаниях современников» создана в процессе исследования педагогического наследия М.М. Ботвинника, сформировавшего советскую шахматную школу как институт подготовки высококвалифицированных шахматистов. Достаточно напомнить, что в школе Ботвинника в разное время обучались три чемпиона мира: А.Е. Карпов, Г.К. Каспаров, В.Б. Крамник.



← Вернуться назад
Tweet Опубликовать:
Нажмите на название месяца, чтобы посмотреть все новости за данный месяц.

Нажмите на любой день месяца, который подчеркнут и является ссылкой, чтобы посмотреть все новости за этот день.