Марк Глуховский

В длинном списке работ Василия Кандинского  “Композиция N8” считается одной из самых важных. С ней и несколькими аналогичными работами связывают появление абстрактного искусства, родоначальником которого был знаменитый русский художник. Подобно Ботвиннику, бывший ученый Кандинский не только показал “как”, но и объяснил “почему”, создал свою теорию, которую изложил в нескольких книгах. Именно поэтому выставка лучших работ музея Гуггенхайма в Бонне открывается “композицией N8”. Там есть полотна интереснее, но нет важнее. Экспозиция устроена так, что в каждом новом зале внимательный посетитель мысленно возвращается к первоисточнику.

Освободившись от привязки к предмету – а именно в этом смысл абстракционизма, Кандинский с товарищами изобрели своего рода вечный двигатель, дали в руки художнику оружие сокрушительной силы. Полученной свободой, как водится, воспользовались по-разному. Гениальный немецкий фантазер Франц Марк, который создал с Кандинским группу «Синий всадник», нарисовал несколько прекрасных полотен, ушел воевать и погиб на первой мировой войне. Его зал в Бонне стал одним из самых сильных впечатлений моей короткой поездки, связанной с открытием матча Крамник – Deep Fritz. Казню себя за то, не успел  подробнее познакомиться с экспозицией: всего час перед началом первой партии, хотя уже тогда чувствовал, что происходит нечто важное. Половина матча позади, а выставка из музея Гуггенхайма, которая проходит в том же центре, что и World Chess Challenge, ретроспективно кажется мне метафорой шахматной истории.

Магистральная дорога живописи 20-го века: от абстрактного искусства к машинному. Через хитрого Пикассо, искреннего Шагала, лживого Дали - к поллакам и уорхоллам, к крестам и квадратам сотен современных малевичей. «На твой безумный мир ответ один – отказ!» Отказ от цвета, перспективы и формы, от законов земного притяжения и привычной техники, потом от непривычной техники, потом от какой бы то ни было техники. И единственно возможное следствие бесчисленных отказов – машинное искусство, бесконечно повторяющееся, копирующее само себя, готовое что угодно признать своим. Интересно, если бы Кандинский, Малевич, Родченко знали, к чему приведут их замечательные опыты в 1913-м, они все равно придумали бы «беспредметность», все равно перешли бы черту, которую, как гласит энциклопедия, «не решились перейти французские кубисты»? Бог, точнее компьютер - весть.

Говорят, шахматы несовременны. Ерунда! Единственный критерий современного искусства – цифра, а она хороша, даже очень. От полумиллиона до целого миллиона, и это за десять дней! Даже для спорта – неплохо, а для науки или искусства просто замечательно. И ведь деньги абсолютно, на тысячу процентов заслуженные. Давно не доводилось видеть такого интереса к шахматному событию. Давно не доводилось видеть так профессионально организованного шахматного события. Давно – это почти два года, с тех пор, как закончился последний матч между человеком и компьютером в Нью-Йорке.

Каспаров называл своим матчи научными экспериментами. Крамник склоняется к спортивному состязанию. Можно назвать их перфомансом, суть не изменится. Задавленный машинным интеллектом,  машинным искусством, машинным совершенством, мир цепляется за надежду. Надежду на самоуважение. Боремся! Сопротивляемся! Не сдаемся! Надежду предлагают шахматисты. Мир готов платить.

Роскошное место в самом центре Бонна. Полный зал зрителей. Десятки, если не сотни журналистов, ежедневные выходы  в новостях. Перед первой партией в зале появились  министр финансов Германии Пеер Штайнбрюк и президент ФИДЕ Кирсан Илюмжинов.

Председатель немецкой электрической компании RAG грамотно инвестировал деньги своей корпорации.

В наушниках зрителей – бархатный голос Ясера Сейравана. Я не видел его со времен нью-йоркских матчей. Пока идет первая партия, мы с Ясером синхронно выскакиваем покурить: он из комментаторской будки, я из пресс-центра. «Если бы я играл черными, то просто разменялся бы на f3, а потом сделал ничью. Уверен, что сделал бы!» – мечтаю я. «Не переживай, я бы тоже разменялся», – хохочет Ясер, и со словами «моя публика нуждается во мне» возвращается к микрофону. Публика, действительно, нуждается: квалифицированных зрителей не так уж много, а комментатор Ясер отменный, способный удержать внимание профессионала и объяснить происходящее любителю. Именно ему принадлежит  давняя формула, которая многое объясняет: “Компьютер – это шахматист с рейтингом 2400, который никогда не зевает”.

После партии Ясер был единственным шахматистом, который согласился со мной в том, что Владимир упустил хорошие шансы. Мои интуитивные прозрения Сейраван подкрепил конкретными вариантами, которые сейчас активно обсуждаются. Крамник прошел мимо, и это стало первым признаком неважной формы человеческого чемпиона. Других признаков усталости на пресс-конференции после партии я не заметил.

Владимир много шутил, охотно обсуждал партию, был терпелив и приветлив. Крамник подтвердил, что ни одна из известных ему компьютерных программ не побила бы в первой партии слоном на f3 – это, пожалуй, главная, если не единственная серьезная слабость машины. Дура просто не знает, что в эндшпиле с Крамником надо делать ничью! Объективная же сила машины велика: по словам чемпиона, новая версия Фрица бьет старую, с которой Владимир играл в Бахрейне, с результатом 65:35.

Несмотря на очевидный прогресс, проблемы в двух первых партиях были только у компьютера. Судя по репортажам оставшихся в Бонне коллег, человеческий чемпион доволен качеством своей игры, а необъяснимый зевок из второй партии остался в прошлом. Хотя я вынужден был уехать после первой партии, позволю себе немного остановиться на этом моменте.

Проблема не в том, что Крамник зевнул мат. Проблема в том, что его не насторожил ход Nхe6. Владимир должен был остановиться и понять, что ни один компьютер не проигрывает быстро. Компьютер всегда проигрывает медленно и мучительно. Раз компьютер пошел на мгновенно проигрывающий вариант, значит, что-то здесь не так. Поняв, а точнее, почувствовав это «не так», Владимир тут же разобрался бы в происходящем. Предохранитель не сработал! Эта ошибка настораживает больше, чем совершенно карикатурный зевок. Напротив, радует третья партия – позиция была тяжелой именно против машины, но Владимир ловко использовал свойственную ей прямолинейность. И все же, будем объективны. С каждой партией шансы человека тают, как лед на катке у выставочного центра в Бонне.

Каток, несмотря на «+15», полон беззаботной ребятней. После первой партии я зачем-то разговорился с тремя катающимися мальчишками. «Вот здесь, рядом. В шахматы? Чемпион мира?», - самый бойкий для верности нахмурил лоб и начал двигать фигуры на воображаемой доске. Получив разъяснения, обрадовался: «C компьютером, говоришь? Ну, это совсем другое дело!»