Евгений Свешников приехал на Мемориал Таля всего на один день – проездом из Риги в Челябинск на предстоящий Мемориал Чигорина. «Что-то у вас в шахматах одни мемориалы», – как-то язвительно сказал Евгению Эллиновичу один челябинский чиновник. «Это потому, что у шахмат есть история», – гордо ответил гроссмейстер». Евгений Свешников и сам – живая история шахмат. Мария Фоминых даже не заметила, как пролетело время, пока слушала его воспоминания о Михаиле Тале. 

В 1967 году на чемпионате СССР в Харькове я впервые увидел Михаила Таля. Он играл там блестяще и занял первое место. Чемпионат проходил по швейцарской системе при 120 участниках, встретиться за доской в основном турнире нам не довелось. Я, молодой 17-летний мальчишка, отобрался из полуфинала и сыграл неплохо, набрал «+1». Но гораздо больше запомнился блицтурнир, прошедший после чемпионата, в котором играл всего один гроссмейстер – Михаил Таль. Это был «круговик» с двадцатью участниками. После 18-ти туров Таль имеет 18 очков! И вот 19-й тур: я играю белыми с Талем и в прекрасном стиле его обыгрываю! Он применяет вариант дракона, жертвует, атакует меня. А я защищаюсь, меняю фигуры и перехожу в эндшпиль... Партию эту я записал и сохранил. А потом в челябинской газете появилась заметка о том, как челябинец Свешников выиграл у самого Таля.

Вообще, Таль всегда был моим кумиром. Никто для меня не являлся авторитетом, кроме него. Мне было десять лет, когда Таль стал чемпионом мира. И, естественно, я болел за Таля, за его активную игру. Вспоминаю 1965 год, когда он в десятой партии претендентского матча блестяще победил Ларсена, пожертвовав в сицилианской защите коня на f5. Причем идея жертвы принадлежала не Талю, а Велимировичу, – это жертва Велимировича. Но я-то об этом не знал, я подсмотрел идею у Таля! И после той партии я пожертвовал, наверное, десяток таких коней на f5! Конечно, я старался подражать моему кумиру.

И вот через несколько лет мы с ним встретились за доской в блицпартии, и я у него выиграл. Для меня это было настоящим событием, более памятным, чем весь чемпионат! С тех пор мы с ним играли много – 14 турнирных партий, и не сосчитать, сколько в блиц. В блице небольшое преимущество на стороне Таля. Хотя перевес, который имеет со мной Карпов, неизмеримо больше. А в партиях с классическим контролем у меня положительный счет. Я проиграл Талю три партии, где была очень напряженная игра при ферзях. А выиграл четыре партии – и все в эндшпиле. То есть, снимаем с доски ферзей – от Таля остается половинка! Ему становилось неинтересно, не хватало простора для фантазии.

Я писал о том, как однажды, играя с Талем, попал под гипноз. Если быть точнее, я был не под гипнозом, а под самогипнозом. Любопытно, что после того, как статья была опубликована, ко мне подошел Янис Клованс из Латвии и сказал: «Слушай, Женя! Со мной произошла точно такая же история, только в партии с Геллером!» Для него Геллер был кумиром. И я хочу сказать, что знаю ребят, которые смотрели на меня так же, как я когда-то смотрел на Таля. И для них подсознательно трудно меня побеждать. Таль не был гипнотизером, но он просто заставлял считать себя авторитетом в шахматах!

В свое время Корчной назвал Таля шаблонным шахматистом. И он его регулярно обыгрывал! Я думаю, да, Таль действительно играл по шаблону. У каждого большого шахматиста есть свой шаблон. Но надо суметь выстроить свой шаблон так, чтобы он работал на тебя, а большинству был непонятен. У Таля была своя программа, своя шкала ценностей. Но под конец он стал играть по-другому. Более того, он сказал, что он бы того, молодого Таля просто разорвал. И на твой вопрос, был ли он счастливым, отвечу так: не знаю, может ли быть счастлив человек, который меняет отношение к любимому делу. С одной стороны, он стал мудрее, но с другой – легкость-то, свежесть потерялись...

Расскажу историю, которую еще никогда не рассказывал. Талю 50 лет. В честь юбилея устроили круговой темпотурнир. Я тогда уже жил в Риге и, конечно, захотел сыграть. Таль тоже участвовал. С Михаилом Нехемьевичем мы тогда сыграли, по-моему, один-один. Но так случилось, что перед последним туром я его немножко опережал. И, пожалуй, единственный раз в жизни я сознательно притормозил. Просто не поднималась рука выигрывать, чтобы встать выше своего кумира. В последнем туре он меня догнал, мы поделили первое-второе место, и, естественно, его объявили победителем. А я остался доволен, что не обогнал Таля. Интересно, что тогда, когда я попал под талевский гипноз, то был очень доволен, что сделал ничью.

Я только что приехал из Риги и надеялся, что, как всегда, 9-10 числа пройдет турнир памяти Таля. К сожалению, Шахматный союз Латвии практически умер. В данный момент с шахматами в Латвии очень плохо. Единственное, что там еще осталось, это школа, которая функционирует за счет государства. Есть памятник Талю – барельеф в центральном парке, но он установлен местными предпринимателями. Рижане, конечно, еще помнят Таля. Когда я прохожу через этот парк, то часто вижу играющих в шахматы. У памятника иногда свежий букетик поставят. Но главное, что навсегда останется в истории – это, конечно, партии Таля.

В самом же государстве, увы, ничего для его памяти не делается, и это удивительно. Мемориальную доску до сих пор не повесили. Квартира, в которой он жил и которая должна была достаться его жене, нашла другого собственника. Поразительно, что нет клуба имени Таля. Это, по меньшей мере, странно. Вся надежда на частных лиц, которые пытаются как-то возродить память о Тале: я надеюсь, они все-таки проведут турнир в его честь, хоть и с большим опозданием.

Здесь, в Москве, совершенно другое отношение. В соседней Эстонии к Кересу, который не был чемпионом мира, уникальное отношение. Его лицо изображено на деньгах, настолько его ценят. Может быть, дело в том, что Керес был эстонцем, а Таль не был латвийцем по национальности... Во всяком случае, другого нормального объяснения я не могу найти. Таль по жизни был всеобщим шахматным любимцем. Никто про него ни одного плохого слова не сказал. В Югославии он был просто национальным героем, и в Грузии тоже. Его там все на руках носили! В Латвии он имел огромный успех, пожалуй, лишь в тот момент, когда стал чемпионом мира – тогда с поезда его несли на руках. Конечно, он пользовался авторитетом в Латвии в советские времена, но во многом благодаря тому, что президентом шахматной федерации Латвии в тот момент был министр, который очень его любил.

Если говорить о женщинах... Вот сколько жен у него было – это я знаю, а что касается остального... Я хорошо знал его последнюю не жену, а любовницу Марину из Ленинграда. В последние годы он проводил с ней много времени и очень хорошо к ней относился, любил ее. Но почему я вспомнил об этом. В тот момент я судился с Моссоветом, и моя нынешняя жена, тогда еще не будучи женой, ездила со мной в Ленинград и на соревнования. Поэтому с Мариной мы часто встречались, и они были, что называется, в одном качестве. И это была настоящая проблема – устроиться в гостинице. Раньше ведь были определенные порядки на этот счет, неженатые люди не могли поселиться в одном номере. На этой почве мы часто контактировали с Талем – у нас была общая проблема. А как мы ее решали? Самыми разными путями, в том числе и обманом, но подкупа не помню (смеется). Юра Лобанов – арбитр из Сочи – нам помогал. И, кстати, в Сочи нам даже удалось в «Интуристе» устроиться. Все решалось на уровне знакомств.

У Таля было слабое здоровье, но зато сильная воля. Характер у него был чемпионский, и во имя достижения цели – победы в шахматах он мог многим пожертвовать. Только чемпионы на это способны. Но при этом вблизи он не казался каким-то недостижимым, неземным человеком. Хотя и таким, как все, его назвать нельзя – хотя бы даже потому, что на одной руке у него было три пальца. В этом уже было что-то мистическое. И потом взгляд, чувство юмора – сразу было видно, что он человек неординарный. Но я говорю, что он был и обычным, в том плане, что ничто человеческое ему было не чуждо. Он вел себя так, как считал нужным, не придерживался каких-то установленных рамок. Не слишком заботился о своем престиже, вел себя очень естественно. Мне такие люди нравятся, а те, кто чопорно себя ведет, менее симпатичны. Но его образ жизни, конечно, трудно было назвать здоровым. Помню, я увидел его перед одной партией: он жутко выглядел, небритый, а ему тогда было 37 лет... Я на него смотрел и думал – сколько же ему осталось жить? Мне было так жалко, я его почти похоронил. А через пятнадцать лет он стал чемпионом мира по блицу! Так что у шахматиста внешний вид еще не говорит о том, что у него внутри нет энергии. Молод ведь человек душой. Таль в этом смысле был вечно юным.

Запомнился еще такой случай. В 1991 году мы играли в Ленинграде. У нас отложенная партия – коневой эндшпиль, и у меня лишняя пешка. Сдвоенная, но лишняя. Выиграть этот эндшпиль было непросто. Мне помог его выиграть мой ученик – Эльдар Мухаметов, который очень глубоко проанализировал окончание. У меня никогда не было тренера, а вот ученик помог выиграть партию у Таля. За эту партию я получил приз – чайный сервиз, и я отдал его Эльдару, который тогда жил в общежитии и посуда ему наверняка пригодилась! Эта была наша последняя партия с Талем, так закончился наш спор за доской, который начался в 1967 году. Я получал огромное удовольствие от игры с Талем, я не боялся его, но испытывал большое почтение. Мне нравилось играть с людьми, которые дают играть: с Талем, с Купрейчиком... Мне сложнее с такими, как Петросян или Карпов – они разрушают игру. Корчной тоже разрушает, но как-то по-другому – мне с ним играть трудно, но приятно. А вот с теми, кто сам хочет играть, даже очень сильными и талантливыми, даже с Каспаровым, я играю с удовольствием.

Есть интересная черта, которая объединяет Корчного и Таля – они оба предельно объективны в анализе. В момент анализа Корчной может ошибаться и отстаивать свою точку зрения, но потом он готов признать свою ошибку. Попробуйте найдите мне чемпиона мира, который признает свою неправоту! Уклончиво, в лучшем случае, что-то скажет. Я в этом убедился, анализируя со многими чемпионами. Таль в этом отношении был исключением. Может быть, поэтому он был чемпионом «на час», в чем-то его характер был ближе к человеческому, чем к чемпионскому.